«Полицмейстером в наше время может быть только Господь Бог. Он, наверное, знает, что соответственно, что сообразно… Они хотят весь свой разум заменить полицией.»
Интересно, в каком театре и в какие времена могла быть поставлена пьеса, которая начинается таким монологом полицмейстера? Даже классический «Ревизор» Гоголя ставить не во всех уездных театрах «соответственно и сообразно», а такого ревизора какого создал Давид Самойлов в «Фарсе о Клопове» культурное начальство точно не могло допустить на сцену ни под каким предлогом. Даже в «перестроечные» восьмидесятые, даже если автор ее – знаменитый поэт-фронтовик.
Теперь пьеса увидела свет в книге бережно собранной и изданной Геннадием Евграфовым к 95-летию Давида Самойлова.
«Я возглашаю здесь, \ Что радость мне желанна \ И что искусство – смесь \ Небес и балагана!» Именно эти строки Давида Самойлова вынесены в эпиграф. В этой книге представлен «театральный» Давид Самойлов во всех ипостасях, начиная с песен для успешных и не очень спектаклей до непоставленных пьес, эпиграмм, инскриптов и посланий знаменитым актерам и режиссерам.
Обычно посмертные издания классиков составляются из хрестоматийных произведений и преследуют чисто коммерческую цель – продать читателю все «самое главное» в одном томе взамен старых разрозненных книжек или полных собраний. Эдакий посмертный дайджест.
Бывает еще вариант академический, для ценителей или биографов – издать неизвестные ранее произведения с пояснениями и дополнениями от составителя. Такие книжки годами стоят в институтских библиотеках в ожидании дотошного студента, который перепишет аннотацию и вставит ссылочку в список литературы, использованной в курсовой.
Книга Давида Самойлова «Над балаганом небо», выпущенная издательством «Текст» в серии «Поэзия и театр» ни в какие подобные рамки не вписывается. Издание это вроде бы «юбилейное» выпущенное к 95-летию знаменитого поэта-фронтовика должно было бы по традиции содержать строки опаленные войной, слова, которые «долго пахнут порохом». Собственно, таким и воспринимает классика читающая публика: во-первых, фронтовик, во-вторых, классик, для более осведомленных – мастер перевода, автор пронзительной лирики и глубоких философских стихов. Ну, а самые продвинутые могут добавить «Книгу о русской рифме» – прекрасный поэтический учебник, полезный всем начинающим борзописцам наравне со «Словарём» Квятковского.
Здесь же автор предстает совсем не академичным, а тем самым остроумным «Дезиком», как звали его не только друзья, но и многочисленные поклонники:
В день рожденья пять деталек:
Трезвый Дезик, пьяный Бялик
И Гушанский, тоже трезвый,
Но совсем такой, как Дезик.
Это послание Владимиру Андрееву, достойное быть увековеченным на стенах Пёстрого зала ЦДЛ из раздела «Шуточные стихи и посвящения» вполне ярко характеризует и автора и его знаменитых друзей: Георгия Товстоногова, Юлия Кима, Бориса Любимова, Всеволода Якута, Зиновия Гердта, Михаила Казакова.
«Законный брак, любезный Казаков,
Для умных а не …
Вот взять хотя бы …
Вне брака даже в нём нет полного приятства…»
Или такое послание:
«Доктора дошли до точки – / И у Миши, например, / Обнаружили три почки, / хорошо, что не три-пер.»
Из дружеских посланий и посвящений Гердту и Казакову складываются целые циклы, в которых передан дух теплых дружеских отношений не молодых уже гениев, не утративших юношеского озорства.
Коньяк? Он в «Кунгле» слишком дорог.
А дома нету нихрена.
Съедим при наших разговорах
Мороженое, старина.
В этих дружеских брутальных посланиях проступает огромное количество исторических деталей, характеризующих существование творческой интеллигенции в период развитого социализма:
Рассадин подсказал, что презирает трезвость.
И вполпьяна статьи рубает в «Огоньке»,
А люди чешут лоб, твердя: «Шо цэ таке?»
Даже современный молодой читатель сквозь эти исторические «мелочи» может погрузиться в ту эпоху, которая, впрочем, иногда не отличается от нынешней:
…И в тетрадочке сделаешь записи.
Будет первое о бестабачности,
А второе о безалкогольности.
Ах, ушли времена бесшабашности,
Где они, наши древние вольности?
Во времена худсоветов и жесткой цензуры театр с его возможностью «доиграть» не сказанное автором, утаенное между строк для многих литераторов становился и отдушиной и способом заработка. Давид Самойлов с конца 40-х сотрудничал с театрами. Начиная с песен для спектаклей, «не всегда удачных», по признанию самого автора, он пережил и рождение, и расцвет, и упадок самых передовых, новаторских театров своего времени. Сперва «Современника», а потом и «Таганки». Собственно «Таганка» и начиналась с композиции «Живые и мертвые», которую для Любимова подготовил именно Давид Самойлов, а для спектаклей современника написано немало песен, а после была заново переведена «Двенадцатая ночь».
К сожалению, три великолепных пьесы Давида Самойлова так и не позвучали на театральных подмостках.
Пьеса в стихах «Сухое пламя», написанная еще в 50-х годах не могла быть поставлена ни во времена оттепели, ни позднее. На первый взгляд в исторической иронии о Меньшикове не было ничего крамольного. Но в самой фабуле – суете вокруг неподписанного завещания Петра Великого явно читался намек на наследников другого великого самодержца.
Прозаическая пьеса «Живаго и другие» была написана, можно сказать на злобу дня, когда на волне «гласности» Борис Пастернак снова стал разрешенным и даже модным. По договоренности с худруком «Таганки» Николаем Губенко предполагалось «дать в инсценировке не только сцены из романа, но и общественную атмосферу, в которой он был создан, и первоначальную реакцию на его появление, награждение автора Нобелевской премией» (из интервью Д. Самойлова). Однако и этой пьесе не суждено было состояться – вернулся в Россию Любимов и «Таганка» начала распадаться.
«Фарс о Клопове, или Гарун Аль-Рашид», написанный в начале 80-х, тоже не был поставлен, хотя Давид Самойлов отсылал ее и Товстоногову и Любимову. Эта пьеса оказалась не очень удобна для худсоветов. Видимо «внутренний цензор» любого худрука ежится и вопиет при мысли о событиях столетней давности. Действие ее происходит накануне февральского переворота 1917 года. Даже Лидия Корнеевна Чуковская – первый рецензент этой пьесы усмотрела за главным героем образ опального Солженицына, хотя сам автор вкладывал в образ правдоискателя Клопова понемногу от Льва Толстого и Андрея Сахарова. А потом в 90-е пришли времена спонсоров вроде главного отрицательного героя Тыкина с его «делом о поставках военному ведомству негодного обмундирования». А по нынешним временам пьесу и вовсе ставить нельзя под предлогом вроде бы не политическим:
«Законы надо толковать для каждого класса отдельно. К примеру, для интеллигенции спиртное вовсе не вредно. Возьмем Ньютона. Стал бы трезвый человек рассуждать: почему ему на голову упало яблоко. А он подумал и открыл закон всемирного тяготения. А человек необразованный этим самым яблоком взял бы да и закусил.»
Это же откровенная пропаганда спиртного! Хотя, как знать, может и найдется смелый режиссер, ведь, как говорит в этом фарсе Младший филер: «За всем не углядишь… А так бы устроить, чтоб сами друг за другом доглядывали.»
Вот таким необычным предстает перед нами классик советской поэзии поэт-фронтовик Давид Самойлов, о котором в кратком послесловии к «Русскому Фаусту» Александр Давыдов сказал, что «при всей своей общительности и балагурстве Самойлов был очень необщительным человеком, наиболее интимные свои переживания он не поверял и самым близким людям». И все же в этом необычном юбилейном сборнике немного приоткрылась еще одна грань его таланта – театральная и домашняя, ироничная и философская. «Под небом– балаган. Над балаганом – небо!». А в этой грани, отразилась целая эпоха со своей культурой во всем ее многообразии с поиском высшей истины «Русского Фауста» и брутальными посланиями друзьям. Кто-то ищет истину где-то посередине, а Давид Самойлов находил ее везде.
А могут ли что-то решить скоморохи?
Какие вопросы, в какие эпохи? (Д.С.)
Александр ЧИСТЯКОВ/
Давид Самойлов. Над балаганом – небо. Поэзия и театр. / составление, послесловие и комментарии Г.Р. Евграфова. — Москва: «Текст», 2015.
ISBN 978-5-7516-1285-6
Оставить комментарий